Turquoise Blue

Итак, после относительно длительных мучений и сомнений я все-таки написала этот фанфик. Основано сие, кстати, на реальных событиях, а вдохновил меня вообще твит Камиджо. Здесь, можно сказать, рождение Jupiter. Жалко, конечно, Версалей, жалко... все было бы лучше без этих перипетий, но что уж поделаешь... Каюсь, хотела сделать иллюстрацию, но что-то совсем уже невмоготу. Так что всем пис и старые красивые фоточки Ками впридачу :3
P.S. "Химе" - значит "принцесса".

АВТОР: tomoe.evans

НАЗВАНИЕ: Turquoise Blue
КАТЕГОРИЯ: Slash

ЖАНР: Angst, Romance
РЕЙТИНГ: PG
ФАНДОМ: Versailles

ПЕЙРИНГ: Kamijo/Hizaki

ОТ АВТОРА: Фанаты могут со мной не согласиться, но я художник, я так вижу :3

Когда Хизаки наконец дозвонился до Камиджо, вокалист был пьян в дым.

-О, Химе-сама!

Когда-то - лет пять назад - Хизаки даже нравилось, когда его так называли. Было в этом что-то трогательное, доверительное, подтверждающее, что он играет свою роль убедительно. Но со временем это превратилось в насмешку и начало раздражать. Каждый раз хотелось ответить "Да я уже пятнадцать лет как Химе-сама!", но каждый раз гитарист терпеливо молчал. То ли от смущения, то ли из вежливости. Вернее, конечно же, из вежливости, но Хизаки убедительно преподносил это как смущение - Химе-сама же. Но сейчас, когда Камиджо говорил это в трубку заплетающимся языком, Хизаки захотелось не то, что просто кричать, а проклинать вокалиста самыми грязными словами, которые пришли в голову. Он сжал гриф гитары так, что побелели пальцы.

-Химе-сама? - переспросил он с обычным выражением испуганной школьницы. - Юджи, у тебя там вечеринка что ли?

"Новую принцессу себе нашел?" - пронеслось в голове у гитариста, но он вовремя прикусил язык.

-Нет, я один, - по голосу Хизаки чувствовал, что Камиджо сейчас улыбается, причем так глупо, как это можно делать только когда ты действительно один. - Ты как? Где ты сейчас?

-Это имеет какое-то значение?.. - пробормотал Хизаки, откашлялся и произнес уже громче: - Я отлично. В студии джеммим с Теру.

-Вдвоем?

-Ну, да. Зачем нам еще кто-то? Послушай, ты чего это так нажрался в будний день?

Дверь хлопнула, в студию просочился Теру, держа в каждой руке по банке с теплым кофе. Одну он протянул Хизаки:

-Хизаки-сан, держи, ты просил... - заметил, что тот сжимает в дрожащей руке телефон, осекся и прикрыл рот ладонью - молчу-молчу. Хизаки улыбнулся Теру, кивнул в знак благодарности. Химе-сама был уверен, что его давний музыкальный спутник не заметил, как дрожали пальцы на грифе гитары и на телефоне. Безусловно, за все эти годы на сцене, он привык носить разные маски. Иногда ему удавалось обманывать даже Камиджо. Но не Теру. Через струны, через звуковые волны, каким-то образом он чувствовал, когда что-то шло не так. И сейчас, когда струны главной гитары Версаля слегка всхлипывали от мимолетных движений пальцев, все было до боли понятно...

-В общем... ты не приедешь сейчас? Ну... как закончите... - Камиджо хрипло завершил длинную бессвязную тираду, смысл в которой Хизаки даже не пытался найти - знал, что его там нет. Теру сидел на стуле, хмуро разглядывая мыски кроссовок на скрещенных ногах. За окном потемнело и посерело - дождь ли? - но никому и в голову не приходило включить свет. Выбора, кажется, не было.

-Хорошо, - голос, слава богу, не дрогнул. - Я скоро приеду. Только не напейся там совсем в хлам, ладно?

-Камиджо, да? - мрачно произнес Теру, дождавшись пока Хизаки засунет телефон в карман. Хизаки кивнул и глупо улыбнулся, вертя в руках запечатанную банку с кофе, - а что еще оставалось делать?

-Он хочет встретиться. Сейчас поеду к нему... Надо, наверное, купить чего-нибудь по дороге.

Теру скрестил руки на груди.

-Только вот сиять от счастья не надо!

-Что, прости? - Хизаки беззаботно застегивал чехол с гитарой, совершенно забыв про налипшую на лицо приторную улыбочку.

-Улыбаться, говорю, хватит!

-Почему? - улыбка пропала сама собой. По стеклу медленно покатились первые капли дождя, который, похоже, задумал обосноваться в Токио надолго.

-Потому что, - по-детски упрямо отрезал Теру. - Разве тебя не бросили? Разве нас всех не бросили?! А ты все еще готов рвануть к этому самодуру по первому его требованию!..

-Между прочим, это в первый раз после лайва... - обиженно пробормотал Хизаки.

-Да какая разница? Ты ведь и позвонил первый, так? Скажи, сколько раз он сам тебе позвонил за все это время?

Хизаки замер, вспоминая, что он вообще делал в последние два с половиной месяца.

-Ни разу, - честно признался он.

-О чем и речь... - голос у Теру как-то странно упал, будто сорвался вниз, дойдя до пика. - Хизаки-сан, послушай... Ты можешь поступать, как считаешь нужным. Я просто не хочу, чтобы ты опять сам себе сделал больно. Снова... В сто пятнадцатый раз уже...

-Ты считал? - усмехнулся Хизаки. Теру проигнорировал.

-Если поедешь, поезжай на метро. В такой дождь на такси рискуешь попасть в пробку.

Химе-сама снова благодарно улыбнулся и кивнул. Он уже точно знал, что поедет на такси, а пробка будет ему только на руку. Будет время обдумать каждую мелочь - как смотреть, что говорить, быть Химе-самой или уже не стоит. Кому нужна принцесса Версаля, если сам Версаль впал в кому, и непонятно, выйдет ли когда-нибудь из нее?..

Теру вздохнул, положил гитару на колени, отвел ладонью черно-белую челку.

-И не забудь зонт. Ну, или хотя бы капюшон надень.

-Злишься, а все еще переживаешь, - умилился Хизаки. - Хорошо. Передать привет Юджи?

-Не надо, - буркнул Теру и снова опустил челку на глаза, отгородившись от всего мира вместе со своей гитарой.

Хизаки вдруг показалось, что серые стены студии стали медленно сжиматься, сдавливаемые дождем снаружи. Стекла лопаются, как в каютах "Титаника", студия быстро наполняется водой. Воздуха все меньше и меньше, мокрые волосы извиваются под водой, как щупальца и все сложнее сделать вдох. Он буквально почувствовал, как легкие наполнились водой. А где-то там, наверху, сквозь изумрудную рябь воды - кривая усмешка. Камиджо? Его светло-рыжие локоны, его круто разлетающиеся, как у Антиноя, брови. А может, он вовсе не усмехается? Может, он просто печально улыбается, а мелкие волны с их дребезжащим старческим смехом превращают улыбку в кривую усмешку? Но Хизаки почему-то совсем не страшно. Почему? Просто рядом - Теру. Несмотря на внешнюю детскую наивность и простоту, он научился приспосабливаться. Он все еще считал Хизаки старшим товарищем, но тот давно перестал считать его младшим. Он знал, что в нужный момент Теру схватит его за руку - так крепко, что на бледном запястье останутся синяки - и вытащит из этого бирюзово-аквамаринового водоворота иллюзий. Это как пробуждение после кошмара - все тело ломит, и дышать тяжело, но все осталось в ирреальном прошлом. А Теру неизменно сидит у изголовья постели со стаканом воды в руках.

Но Versailles был отнюдь не ирреальным прошлым. Хизаки был не уверен даже, был ли он прошлым вообще. И знал, что Теру тоже колеблется, несмотря на свое упрямство и обиду. Он старался не думать об этом, пока они могут идти рука об руку и пока звуки их гитар сливались в один ни на что не похожий, ни с чем не сравнимый звук. Но тогда встает вопрос – надолго ли это? Эти их встречи в студии два или три раза в неделю – они были обусловлены только тем, что возможно все еще встанет на свои места. Это были встречи двух гитаристов Versailles, тех самых принца и принцессы, но не кого-то иного...

Хизаки пугало не сжимающееся пространство вокруг него, а то, что он может остаться в этом пространстве один. Если Камиджо уже там, за сине-стеклянной гранью, то сколько выдержит Теру по эту сторону? И что он сделает, если он – Хизаки, старший товарищ – скажет, что да, все, Versailles больше нет? Не так давно Теру совсем перестал улыбаться. Нет, конечно, он улыбался на камеру, улыбался тогда, когда это было нужно, когда от него ждали этого, но только краешками губ. Глаза при этом оставались безучастными. И Хизаки винил в том себя. Свой порожденный эгоизмом страх. Вернется ли эта улыбка, когда опутавшие их розы окончательно увянут? Пожалуй, эта неопределенность пугала и давила больше всего. Она и была этим потоком холодной воды, заливающим глаза, легкие, рассудок...

Хизаки успел промокнуть до нитки прежде, чем автомобиль с черными шашечками, подняв веер брызг, остановился возле него. Водитель с волосами, стриженными ежиком, и маленькими, задорно торчащими ушами, замялся, не зная, как обратиться к гитаристу - как к девушке или как к молодому человеку. Так и не найдя подходящего варианта, он на всякий случай зашелся в приступе кашля. Хизаки назвал адрес голосом чуть ниже, чем его собственный: все-таки мегаполис - не место для Химе-сам...

По стеклам стекала вода, встречный ветер сгонял ее назад. Очертания домов, людей, огней причудливо искажались в этих потоках, и на окнах вырисовывался какой-то странный абстрактный узор. Хизаки не заметил, как засмотрелся, а в голове сама собой зазвучала пронзительная и бесконечно меланхоличная мелодия. "Сыграть бы прямо сейчас..." Гитарист прислонился головой к стеклу и попытался представить себе квартиру Камиджо. Он не был там уже около полугода. Как там сейчас? Те ли картины на стенах, тот ли белый рояль в гостиной? "Конечно, куда же они денутся?.." - усмехнулся Хизаки про себя. Тогда более сложный вопрос. Тот ли Камиджо сейчас живет там? Тот самый, в идеально отутюженной белой рубашке, расстегнутой на одну пуговицу больше, чем надо бы, с надменным взглядом и холодными руками? Хизаки одновременно хотелось и не хотелось этого. С одной стороны он хотел испытать это ни с чем не сравнимое чувство второго дома. С другой - знал, что если даже он испытает его, Версаль от этого не вернется, и тогда захочется выть от тоски и машинально царапать руки до крови. А у Химе-самы не должно быть крови на руках. Если и будет какая-то Химе-сама...

Такси затормозило, проскользив по луже. Водитель назвал показания счетчика, и Хизаки поймал на себе пристальный взгляд темно-свинцовых глаз через зеркало заднего вида. Гитаристу стало не по себе. Может, потому, что он боялся увидеть такой же взгляд через пару минут, когда встанет на пороге, напротив гостиной с белым роялем...

Пока Хизаки прошел те несколько метров от машины до входа в дом, он успел снова изрядно вымокнуть - дождь-романтик явно решил к вечеру приобнять Токио чуть крепче. Звонок в дверь отдался в голове глухим эхом. Еще пару секунд жила в голове мысль о том, чтобы спуститься по лестнице и сесть в тот же самый автомобиль, который почему-то до сих пор не уехал. Но она тихо и незаметно умерла, как только раздались за дверью шаги...

-Химе-сама! - восторженно выкрикнул Камиджо, распахивая дверь. Хизаки понял, что его совет о "не напиваться совсем в хлам" он по обыкновению пропустил мимо ушей. Вокалист втащил его в прихожую и чинно оглядел с головы до ног, при этом несколько раз опасно пошатнувшись. Хизаки представлял, что с мокрыми волосами, налипшими на лицо, раскрасневшимися от ветра щеками и в вымокшей одежде он даже отдаленно не напоминает ту хрупкую идеальную принцессу, которую привык видеть Камиджо сидящей с бокалом красного вина на диване своей гостиной.

-Привет, Юджи, - тихо вкрадчиво произнес Хизаки, отлепляя волосы ото лба и щек. - Будь так добр, дай мне полотенце...

Камиджо покачнулся еще раз, оперся рукой о стену:

-Тебе бы переодеться на самом деле... - что-то плотоядное мелькнуло в этот момент в его глазах. А это, пожалуй, было хуже того свинцово-тяжелого взгляда, как у таксиста.

-Спасибо, но мне будет достаточно полотенца...

-Но Химе-сама... ты простудишься же... – Камиджо с трудом сделал несколько шагов, влажными неуклюжими пальцами отвел мокрые пряди волос с лица Хизаки. Гитарист знал, что без подобных телодвижений не обойдется. Целью его визита было расставить все точки над «й» и выяснить, что делать дальше. Но сердце колотилось как бешеное, и так сложно было начать с правильных слов...

-Юджи, - Хизаки мягко, но решительно убрал ладонь Камиджо от своего лица. – Я пришел, потому что хотел узнать... ты это точно решил насчет сольной карьеры?

Он знал, что когда Камиджо пьян, он становится либо чрезмерно откровенным, либо чрезмерно вспыльчивым. Первое, конечно же, было на руку, но...  Хизаки все еще не был уверен, что хочет знать правду. Слишком призрачен был этот изумрудный поток и слишком реален Камиджо рядом. Домашний, теплый, он кажется еще теплее, когда на улице дождь, а мокрая куртка неприятно липнет к плечам и рукам...

-Я ненадолго, так что переодеваться не буду, - поспешно добавил гитарист, поморщившись от того количества фальши, что было в этих словах. Ненадолго – как же! Несмотря на всю ругань и разочарование последних нескольких месяцев, его все еще тянуло сюда. Тянуло к белому крылу рояля, похожему на парус прогулочной яхты, к темно-вишневому пушистому ковру на полу, к копиям картин Рубенса и Вермеера кисти какого-то умелого, но всеми забытого художника, к широкому кожаному дивану, к журнальному столику с вечной выставкой нескольких экспонатов из коллекции дорогого алкоголя Камиджо... Наконец, к самому Камиджо, который выглядел таким идеальным даже сейчас – в рубашке с закатанными рукавами, в старых джинсах, со спутанными волосами и мутным расфокусированным взглядом...

-Присядь-ка, - вокалист взял Хизаки под локоть, провел в гостиную и усадил на диван. Будь он трезв, это вышло бы у него естественно и элегантно. Но сейчас получилось так неуклюже...

-Так что будет дальше с Версалем?

Камиджо вздохнул.

-Я не знаю... Я правда еще не знаю, Химе-сама. Я сейчас занят немного другими вещами, и...

-Не называй меня так! – нервно перебил Хизаки. И тут же пожалел об этом.

-Как скажешь, Хим... Хизаки-чан.

-А еще перестань врать, - гитарист отчаянно старался, чтобы голос прозвучал как можно мягче, но стальные нотки, которые почти не появлялись в голосе Химе-самы, звучали все звонче. – Все ты прекрасно знаешь...

Он не успел договорить. Он никогда ничего не успевал договорить, сидя на диване в этой гостиной... Каждый раз он оказывался прижатым к мягкой спинке дивана, а боковым зрением неизменно видел поднятую крышку рояля. Наглые губы Камиджо со сладковато-горьким привкусом и не менее наглые и не оставляющие выбора тонкие пальцы в мокрых волосах. Он всегда целовал именно так – бескомпромиссно, как будто пытался оставить себе частичку души. Порой Хизаки казалось, что вся его душа перекочевала к Камиджо и бродит теперь по квартире, смахивая пыль с тяжелых рам и рассеянно дотрагиваясь до клавиш рояля... Но на этом рояле играют уже не для Versailles. А значит, нужно возвращаться обратно...

-Поздно уже, Камиджо, - тихо, но неожиданно для себя твердо произнес Хизаки. – Версаля больше нет. А значит...

-Не смешивай, Химе-сама... – ладонь Камиджо нетерпеливо скользила по плечу гитариста, спуская мокрую куртку ниже на предплечье.

-Я же просил не называть меня так!

-Не смешивай, Хизаки-чан... – слова растекались горячим дыханием по шее гитариста. И он, сам того не желая, снова начинал таять от этого привычного домашнего тепла. – Не надо путать. Версаль – это Версаль. А мы – это мы...

Мокрая куртка полетела на пол. Сопротивляться уже было бесполезно, да и не нужно... Хизаки обвил руками шею Камиджо и запрокинул голову, подставляя шею под поцелуй. В глазах потемнело, и где-то за веками засверкали тысячи радужных пятнышек, точек, полосок... Гитарист понял, что уже давно жутко замерз, и все, что ему нужно было, это вот так вот прижаться – пусть и в последний раз – к до боли знакомому телу.

-Нет, Юджи... – с трудом проговорил он, подаваясь навстречу теплым рукам, скользнувшим под футболку. – Мы – это Версаль. А Версаль  - это мы. Нет Версаля – нет и нас. Есть Хизаки, а есть Камиджо – по отдельности. Понимаешь?..

Вместо ответа Камиджо снова приник губами к губам Хизаки. Кажется, он не хотел понимать. А еще больше не хотел отпускать своего маленького хрупкого гитариста – ни сейчас, ни когда-нибудь еще... И, наверное, это чувство в тот момент было сильнее всех прочих. Хизаки разорвал поцелуй только для того, чтобы скинуть противно липшую к телу мокрую футболку, и снова так доверчиво, так по-детски обнял Камиджо, увлекая его за собой на диван...

-Ты так и не ответил мне, Юджи... – гитарист упорно хватался за эту мысль, которая почти исчезла, но все-таки пока не растворилась в шумном сбившемся дыхании. – Что будет дальше с историей Версаля?..

Камиджо поднял глаза и сжал ладонь на животе Хизаки, чуть царапнув ногтями белоснежную кожу. Взгляд его по-прежнему был непонятно блуждающим, зрачки расширились от дождя. Но где-то там, в глубине, за радужной оболочкой гитарист разглядел эту водную поверхность, которая привиделась ему в студии. А за искрящейся рябью – его собственное лицо, искаженное то ли плачем, то ли злобной ухмылкой.

-Ты сам ответил на свой вопрос, Хизаки-чан.

Хизаки осторожно запустил пальца в жесткие волосы Камиджо. Ему так хотелось запомнить все, до последней пуговички на его рубашке...

-Когда?

-Когда попросил меня не называть тебя «Химе-сама».

Порыв ветра ударился о стекло снаружи россыпью капель дождя. Хизаки разрывался изнутри. Все в нем разрывалось. Тепло и холод смешались в один изумрудно-бирюзовый поток. Он накатывал волнами, разбивался о тонкую грань, разделявшую их теперь – двух авторов истории Версаля. Хотелось кричать, разбить это чертово стекло, повернуть время вспять, наконец, чтобы еще там не отпустить Камиджо и не уйти никуда самому... Чтобы остаться навсегда в этой гостиной с белым роялем...

«Ты сам ответил на свой вопрос... сам ответил на свой вопрос... ответил... на вопрос...» - отдавалось в голове у Хизаки, когда он срывал рубашку с Камиджо, и, почти до крови кусая, целовал его губы, шею, плечи. Губами, подушечками пальцев он исследовал каждую клеточку тела вокалиста в поисках души... своей души, которую нужно было вызволить из этого плена. Из серой студии, залитой водой, которая притворялась теплой гостиной с пушистым ковром на полу. Или из теплой гостиной, которая притворялась студией с серыми стенами и разбитыми окнами?..

-Я заберу себя у тебя, Камиджо... – прошептал Хизаки, задыхаясь. Кислорода осталось секунд на тридцать – не больше. Стены гостиной сжимались, уровень воды стремительно повышался, и дождь яростно хлестал по разбитым стеклам. Эта тусклая грань наверху, за которой начиналось небытие, и мелкие волны, заходящиеся истерическим смехом.

«Но это же – в последний раз?» - пронеслось в голове у Хизаки. Пальцы непроизвольно прочертили несколько красных полосок на влажных плечах Камиджо – тот, кажется, даже вскрикнул. Он тоже знал об этом, знал уже так давно... В последний раз их общие тепло и холод смешиваются воедино. В последний раз Камиджо целует его вот так эгоистично и нагло, но даже это больше не отнимет у Хизаки его самого. В последний раз он обладает своей принцессой... В последний раз легкие наполняются обжигающе холодной водой... Стены гостиной-студии сжимаются до минимума, и вслед за этим следует взрыв... Хизаки все еще был уверен, что это – в последний раз, когда чуть не потерял сознание, до крови разодрав спину вокалиста. Вселенная пронеслась перед глазами с тысячей солнц, парадов планет и черных дыр. Это ли – свобода? Больше нигде в его Вселенной не будет маленьких серых студий и сжимающихся стен. «Пусть это останется моей единственной местью...» - подумал Хизаки прежде, чем отключиться.

Камиджо спал, сидя в кресле и завернувшись в плед, когда Хизаки проснулся и тихо оделся. Рассвет еще не наступил, а если и наступил, то солнце все еще робко пряталось за ватными облаками. Гостиная выглядела такой серой – даже белый рояль со своим прекрасным белым крылом-парусом словно выцвел. Поблекли цвета на картинах, как будто художник каждый раз окунал кисть в темно-коричневую краску. «Видимо, не такой уж он был профи, - грустно усмехнувшись, подумал Хизаки. – Только и умел, что копировать, да и это делал так себе...» Перекинув длинные волосы на одно плечо, он склонился над спящим в кресле Камиджо. Он ужасно боялся, что вокалист вдруг покажется ему чужим, незнакомым – словно не тем Камиджо, с которым они столько времени провели вместе. Но это был он – тот самый. С круто разлетающимися бровями, жесткими рыжими волосами и изящными пальцами, так трогательно сложенными под щекой. Только пропало в нем отражение Химе-самы, которое он хранил в себе столько времени.

-Потому что нет больше никакой принцессы Версаля, - тихо произнес Хизаки, наклонившись чуть ниже. – И Версаля тоже нет. А был бы Версаль – была бы принцесса. И она была бы твоей.

Он легонько невесомо дотронулся губами до виска Камиджо, круто развернулся и решительно вышел из гостиной, не оборачиваясь. В прихожей закинул за спину чехол с гитарой.  Осторожно притворил дверь и спустился по лестнице на улицу.

Несколько глубоких вдохов вернули Хизаки к жизни. Рано утром дождю наскучил Токио, и он отправился дальше – может, куда-то в Тихий океан, а может в Китай или в Россию. И всеми фибрами души гитарист чувствовал, что он так же свободен. Гитара за спиной и телефон в кармане – эти две вещи сделают его день сегодня. И он уже знал, что он будет играть и кому позвонит.

-Хизаки-сан?.. – послышался заспанный голос в трубке. – Мы же вроде не договаривались встречаться сегодня...

-Ой, Теру-кун, прости, что разбудил... Просто вчера мне в голову пришло кое-что очень классное, и я хотел показать тебе, пока не забыл.

Хизаки слегка кривил душой – показывать было почти нечего. Если только сыграть небольшой кусочек той мелодии, которая возникла в воображении вчера в такси... «Кое-что очень классное» - явно не самый подходящий эпитет для нее. Но другого способа выманить Теру из дома в шесть утра Хизаки не знал.

-А нельзя чуть-чуть попозже?

-Ну, пожалуйста! Тебе очень понравится, я обещаю.

Теру вздохнул, в трубке что-то глухо зашуршало.

-Ладно. Тогда в парке возле студии через час.

Теру сидел на чугунной изгороди под мокрыми кустами шиповника, вытянув перед собой ноги. Чехол с гитарой стоял здесь же. Хизаки с улыбкой подумал, что они, в общем-то, похожи - черный гитарный чехол и Теру в черной толстовке. Оба прислонились к изгороди, оба одинаково задумчивы и немного понуры.

-Доброе утро!

Теру поднял голову. Он был бледнее, чем обычно, и синяки под глазами - чуть отчетливее. У Хизаки сжалось сердце. "Я сделаю так, чтобы ты снова улыбался! - твердо решил Хизаки, глядя на бледное осунувшееся лицо второго гитариста. - Ты столько раз вытаскивал меня, но я не хочу, чтобы цена была так велика..."

-Доброе... - протянул Теру. - Но оно было бы добрее, если бы началось на пару часов позже...

-Знаешь, я вчера был у Юджи.

-И как? - Теру явно пытался выглядеть так, будто ему безразлично.

-Я думаю, на данный момент с Versailles действительно кончено.

Темно-карие, почти черные глаза Теру вдруг заблестели. Последняя белесая пелена облаков улетела с ветром на запад, и первые косые лучи осветили изгородь, кусты шиповника, чехол с гитарой...

-Вот как... И что теперь нам делать?

-В общем-то, я тебя для этого и позвал... - Хизаки опустился на изгородь рядом с Теру, погладив его гитару в чехле как большого верного пса. Теру склонил голову набок, пристально глядя в глаза Хизаки.

-Я останусь с тобой, Хизаки-сан. Если ты, конечно, не против. Я многим тебе обязан и не могу тебя просто вот так вот бросить, как...

Он не успел договорить. Хизаки подался вперед и заключил его в объятия.

-Теру!..

Теру залился краской и вытянулся в струнку.

-Отцепись, Хизаки-сан! Я, наверное, единственный остался, кто не воспринимает тебя как девушку, так что цени это!

Хизаки послушно отстранился, глядя на Теру с нескрываемым обожанием. Но он не боялся быть неправильно понятым. Тот, с кем столько лет играешь вместе, просто не может неправильно понять, особенно если это – Теру...

-Ну... какие тогда у нас планы?

-Может, для начала зайдем перекусить куда-нибудь? – Теру смущенно улыбнулся, и у Хизаки окончательно отлегло от сердца. – Ты ведь за это время не забудешь это нечто очень классное, которое обязательно мне понравится?

-Нет, конечно! Теперь уже точно не забуду!

Солнце поднималось все выше, и чистый, обновленный после дождя мир искрился и переливался, ловя и отражая каждый лучик. Два гитариста – теперь уже просто два гитариста, а не принц и принцесса Версаля – закинули чехлы с гитарами за спины, надели темные очки, улыбнулись друг другу и пошагали рука об руку по аллее, по обе стороны которой готовился зацвести шиповник.

-Теру-кун, как ты думаешь... может, нам стены в студии перекрасить?

-Можно... а в какой цвет?

-В бежевый, например. Или в персиковый.

-Тогда уж сразу в оранжевый, - рассмеялся Теру. – Ярко, бодро, и работать можно будет по двадцать часов подряд!

 «Так вот ты какая, моя новая Вселенная, - подумал Хизаки. – Знаешь, ты мне нравишься! Потому что здесь нет этой стеклянной грани, которую мы наконец-то сломали этой ночью. Потому что здесь Теру снова улыбается. И потому что здесь у нас будет новая студия с оранжевыми стенами!»